— Конечно.

— Что случилось? Почему вы остались одни?

Мне вдруг стало больно, так больно, словно кто-то с размаху всадил в грудь острую иглу. Выдохнув, я попробовала продолжить вить кружево лжи, но не смогла, так и осталась молча стоять.

— Простите меня, эньора… — расстроилась Нереза. — Как я только могла о таком спросить…

Может, я и не выдумываю вовсе, а говорю правду? Может, у меня действительно был – или еще есть! – отец, которого я очень люблю? Но почему тогда больно? И почему его образ не возникает в памяти?

Проклятая амнезия…

Как Гелл и обещал, меня перевели в другую комнату, большую и светлую. Тут уж явно постарались над интерьером: ничего вычурного, раздражающего, нелепого, все выдержано в нейтральном элегантном стиле. Два окна – и хороших окна, без всяких расшатанных штучек и сюрпризов; кровать, на которой могут уместиться три таких, как я, девушки; прикроватный столик; изящный миленький стол и такой же стул; шкаф; комод. В одном из углов декоративная красивая ваза, в другом – ширма, а на нежно-розовых стенах развешаны милейшие пейзажи. Так как комнату заливал дневной свет, пламя в канделябрах без свечей не зажглось при нашем появлении. Но с наступлением темноты оно снова оживет, давая тепло и свет.

Пока я осматривалась в своих новых владениях (или в новой тюремной камере), Нереза уже успела составить свое собственное мнение:

— Какая замечательная комната, эньора! — радостно воскликнула она.

Я улыбнулась, подошла к комоду и открыла из любопытства первое отделение. Внутри обнаружилось что-то белое. Я коснулась первого, что попало под руку, и вытянула панталоны.

В следующем отделении были сложены сорочки, тоже, конечно, белоснежные, новые и нежнейшие; я вспомнила о тех жестких сорочках, что нашла в той своей каморке, и поняла, что они и впрямь годились только на то, чтобы в них сморкались. В других отделениях было все прочее, необходимое молодой особе.

Шкаф тоже не пустовал: мы нашли в нем платья, как простые домашние, так и понаряднее, с вышивкой и прочими украшательствами, а также шаль и новенький плащ винно-красного цвета с капюшоном, и несколько пар домашних туфель.

Это все, несомненно, стоит очень дорого. И это все новое, подобранное именно для меня. Цвета все мои – холодные, яркие, насыщенные. Я итак выделяюсь, а в этой одежде буду еще заметнее.

«Теперь только дурак будет сомневаться, что я любовница Брадо», — подумала я.

Я выздоровела, и должна была спуститься к ужину.

Оказалось, у меня теперь есть не только своя прекрасная комната, но и личная ванная комната, находящаяся за незаметной дверью у ширмы. Там обнаружились деревянная ванна с приподнятой спинкой, ящик с гигиеническими принадлежностями (новыми, опять же), умывальник и туалет.

Водопровод и канализация – это великолепно. А там, в каморке, куда меня первоначально заселили, я могла рассчитать только на умывание из кувшина и пользование ночным горшком…

Нереза набрала для меня ванну с пеной, позволила некоторое время понежиться, и принялась мыть. Я категоричным тоном заявила, что вымоюсь сама. Смирившись, Нереза оставила меня, но как только я вышла из ванной комнаты в халате, чистая, благоухающая, счастливая, плотно мной занялась.

Он проверила, хорошо ли я вычистила зубы порошком, подпилила ногти на руках, нанесла мне на лицо и руки ароматный, но ужасно жирный крем, затем, когда крем впитался, стерла излишки и припудрила-нарумянила меня, и подкрасила губы.

Поглядев на результат своего труда, она печально вздохнула.

Вспомнив, какими «комплиментами» меня наградили Бонфилия «Сводница» Брума, я сказала:

— В гроб краше кладут, да?

Нереза вздрогнула; она еще не привыкла к моим странным замечаниям.

— Да вы что, эньора? — вымолвила она, очевидно, не поняв смысла этого выражения. — Какой еще гроб? Вы ведь выздоровели…

— Не берите в голову. Я имела в виду, что вид у меня болезненный.

— Вовсе нет.

— Почему вы тогда вздохнули, глядя на меня?

— Потому что вы красивы.

— Это плохо?

— Госпожа Кинзия всегда злится, когда ее супруг начинает уделять внимание красивым эньорам.

— Госпоже Кинзии не о чем беспокоиться, — немного раздраженно заявила я, потому что в какой-то мере ощущала свою вину перед ней за то, что немножко, самую чуточку влюбилась в ее мужа.

— Конечно, — покладисто проговорила Нереза. — Давайте займемся вашими волосами.

Женщина взялась за щетку и принялась расчесывать мои подсыхающие волосы. Дело сразу пошло тяжко, и скоро служанка запыхтела от натуги.

— Давайте я лучше сама, — предложила я. — Волосы у меня сложные, сильно пушатся после мытья. Обрезать бы их.

От ужаса Нереза аж щетку из рук выпустила, и та громко упала на пол.

— Не вздумайте, — шепнула она, — отрезать такие волосы – это преступление!

Я усмехнулась, но спорить не стала, и, подняв щетку, начала безо всякого почтения и трепета раздирать свою гриву, пышную и буйную после мытья. Нереза с болью смотрела на то, как я обращаюсь со своими волосами, но никак это варварство не комментировала.

Когда я закончила расчесываться, она со всей тщательностью одела меня во все новое. Панталоны мне понравились, они были весьма удобные, чулки сползали, корсет чуть сдавил живот, зато красиво приподнял грудь, сорочка так и ласкалась к телу. Туфли оказались маловаты, но терпеть можно. И самое важное – платье… Оно было простое, домашнее, приглушенного темно-синего цвета, но я так и трепетала, пока Нереза помогала мне в него облачиться.

Гелл сказал, что придет за мной, чтобы отвести в столовую, и я нервничала, ожидая его появления с минуты на минуту. Тщеславно и глупо, но я не могла перестать воображать, как он отреагирует на меня в таком «эньорском» виде; мое сердце колотилось бешено, и даже немного схватывало живот.

— Нереза, — нервно проговорила я, — как я, по-вашему, выгляжу?

Служанка не успела ничего ответить; в дверь постучали.

Глава 8

Шумно вздохнув, я кивнула Нерезе на дверь – открой. Открыв дверь, она поклонилась и отошла в сторону, а я осталась стоять на месте.

Вошел не Брадо Гелл, а его воспитанник.

Это было разочарование, это был ступор, это была неловкость.

Мы замерли напротив друг друга. Глаза у Сизера ледяные, что цвет, что выражение, но они обожгли меня, как огнем.

— А где эньор? — спросила я.

— Здесь, — ответил Мариан, усмехнувшись.

— Эньор Гелл, я имею в виду.

— Я за него. Вы готовы?

— Нет. Мне еще долго готовиться, — отрывисто проговорила я; от волнения мне стало не хватать воздуха. Сделав два глубоких вдоха-выдоха, я уже более спокойным тоном сказала: — Не стоит меня ждать. Я спущусь, как буду готова.

— Вы на прием к императору готовитесь? Будет обычный ужин. Прием пищи, — насмешливо произнес мужчина. — К тому же, как мне кажется, вы уже готовы, — добавил он, скользя взглядом по моему платью, хотя ощущение у меня сложилось такое, что не на платье он смотрит…

— Прическа еще не готова, — сказала я.

Взгляд Сизера плавно переместился на мои волосы.

— Ничего страшного. Я подожду.

Я бросила взгляд, просящий о помощи, на Нерезу.

— Присаживайтесь, эньора, — сказала она, указывая на стул.

Я присела на стул, старалась не замечать присутствия всяких там незваных эньоров, но это было невозможно. Враждебность Мариана сгущалась возле меня, сдавливала, крала воздух.

— Что будем делать, эньора? — спросила Нереза. — Соберем волосы в узел?

— Не стоит, просто заплетите в косу.

— Косы носят селянки, — сказал Сизер, и подошел ко мне.

«Вот нахал, — подумала я, взмокнув от напряжения. — Ввалился в комнату, да еще и над душой встал. Что он себе позволяет?»

— У вас есть идеи получше?

— Идите так. Незамужним девушкам дозволяется ходить с распущенными волосами. Вы ведь девушка еще?